Лариса Жидкова, преподаватель кафедры иностранных языков ЧГПУ и лингвистического центра ЮУрГУ: «Мне было бы невкусно постоянно говорить на английском»

Ее студентам явно повезло. Лариса Сергеевна называет себя преподавателем старой закалки, но человек она очень современный – свободный, творческий, смелый. Такими бывают только настоящие профессионалы. Почему для изучения иностранного языка нужен кураж? Чему можно научиться у студентов? В чем особенность учительского закона сохранения энергии? Об этом и многом другом мы говорили с Ларисой Сергеевной Жидковой.

«Изячный» факультет

– В советские времена у выпускников факультетов иностранных языков не было особого выбора – большинство из них становились преподавателями. Какова была мотивация вашего поступления именно на этот факультет?

– Если говорить о выборе профессии, то мне нравилась журналистика. Мой отец работал художником-оформителем в «Челябинском рабочем», и я мечтала стать журналистом. Но в то время специальности «журналистика» в челябинских вузах не было, а уезжать не хотелось, да и родители не отпустили бы, потому что старший брат уехал учиться в Ленинград. По природе своей я гуманитарий, нравилась мне литература, были способности к языкам. Поэтому решила идти на факультет иностранных языков, хотя училась я в обычной школе, где не было углубленного изучения иностранного языка.

– Конкурс был большой на иняз?

– Огромный! Поступить можно было только с одними пятерками. Когда был сдан первый экзамен – сочинение, – меня разыскали с филфака и стали уговаривать поступать к ним, мотивируя тем, что конкурс на иняз слишком большой и мне не поступить. Напугали, конечно. Помню, что подошла к преподавателю во время консультации с вопросом: стоит ли мне переносить документы на другой факультет? А она сказала: «Ни в коем случае!» Это была Мира Давидовна Гейдельман, которая потом стала моим преподавателем. Нам очень повезло с преподавателями, тогда на инязе работали настоящие звезды лингвистики. Недавно мне однокурсница из Израиля звонила и просила передать огромную благодарность Мире Давидовне за то, как она нас учила и как с нас спрашивала. Сейчас эта моя однокурсница открыла в Израиле частную английскую школу и преуспевает.

– И вы были настроены после окончания факультета работать в школе?

– (Улыбается.) Я мечтала стать переводчиком художественной литературы. У меня была тетка, прошедшая через ГУЛАГ, очень интересный человек. И когда я ей написала, что поступаю на иняз, она ответила: «Что ж, это изячно». Но и профессия школьного учителя тогда была престижной, этому способствовала государственная политика. И не было этих жутких ножниц в зарплатах. Никогда не возникало мысли, смогу ли я прожить на зарплату, которую принесет моя профессия.

– Но переводчиком вы не стали.

– Я по природе своей очень заводная, и мне всегда больше нравилась устная речь, на письме могла делать ошибки. Мира Давидовна всегда говорила, что мои сочинения интересно читать, хотя ошибок бывает прорва. Однако рынка, дающего возможность переводить литературу, тогда не было, мы же за железным занавесом жили. Аутентичной литературы нам в руки не попадало. В продаже была только газета британских коммунистов. Отсутствие спроса на переводчиков английской литературы заставило забыть о мечте. Но привлекал сам язык, красота новой культуры, для меня тогда еще неизвестной. И сегодня, по прошествии всех лет работы, считаю себя счастливым человеком – судьба привела меня в профессию, которой служу с 1968 года. Если на работу я иду с головной болью, то в университете она улетучивается. И после занятий я ощущаю, что в силах провести еще одну пару.

Вас поймут!

– Любовь к устной речи была, вероятно, делом необычным в то время, поскольку упор делался на грамматику, чтение и перевод, говорить-то в Челябинске было не с кем?

– Это так, но я сумела преодолеть языковой барьер, и в дальнейшем мне это очень пригодилось. Еще в советское время я начала работать с устным переводом, помощь понадобилась металлургам – на меткомбинат приехал канадец, возник какой-то совместный проект. Это был абсолютно новый слой лексики для меня. И страх, конечно, присутствовал, но продолжалось это минут пять. Все прошло великолепно. Работала я и с туристическими группами за границей. Что удивительно, там меня никогда не принимали за русскую, чаще – за шведку. Видимо, сказывалось то, что в СССР мало было людей, хорошо владеющих разговорным английским.

– Где удалось побывать?

– В Сирии, Ливане, на Мальте, Кипре, в Италии. Однажды, правда, мы прилетели в Москву, а мне говорят, что с группой будет работать московский переводчик. Но, когда приземлились в Дамасске, выяснилось, что наши медицинские сертификаты улетели с другой половиной группы в Ливан, и московская переводчица настолько растерялась, что руководитель попросил моей помощи. Я позвонила в наше посольство в Дамасске, объяснила таможенникам ситуацию, и все было улажено. В устной речи главное – не растеряться и не бояться говорить. Если даже вы не поняли сказанного, попросите повторить. Я студентам всегда рассказываю: в Сирии гид так плохо владел английским, что вместо слов произносил лишь их корни, но мне все было понятно. Поэтому, если вы скажете: «Я не говорить по-английски», вас поймут! А вот в Ватикане у гида был такой высокий уровень английского, такой богатый словарный запас, что мой мозг всецело был направлен только на перевод, мне некогда было смотреть вокруг, я почти ничего не увидела! И так бывает. В перестроечный период я, конечно, часто работала переводчиком в Челябинске.

– Об аспирантуре никогда не помышляли?

– Меня после окончания ЧГПУ отправили в город Иркутск, в аспирантуру. Но, когда я туда приехала, мест не оказалось. Конечно, можно было защититься, все кандидатские минимумы у меня сданы на отлично. Мне после этого даже предлагали остаться преподавать в Иркутском университете на кафедре. Город мне очень понравился – благородный какой-то, вуз там великолепный, но в Челябинске меня ждал жених. (Улыбается.) Потом всецело захватила работа, потом появилась своя семья, дети, и вопрос об аспирантуре отпал сам собой. А теперь ЧГПУ – уже даже не второй мой дом, наверное, а первый. Он мне всегда дарит новые эмоции, новый заряд энергии, позволяющий жить.

– За все эти годы методика преподавания иностранного языка в России сильно изменилась?

– Очень. Причем менялась скачками. Мы ведь в 60-70-е годы работали только с опорой на текст, не было никаких аудиозаписей. На огромных магнитофонных бобинах были только какие-то кусочки из художественных текстов. Впервые аутентичный текст я услышала, когда в Челябинск из Москвы приехал сын моей подруги и привез из МФТИ кассеты с аудиозаписями, но без скриптов. Это был шок – я слушала записи и ничего не понимала! Ухо было совершенно не подготовленным. И только после многократного прослушивания я начала понимать, о чем говорится. Разговорного языка нам тогда очень не хватало. Сейчас, конечно, все есть. Изменились и учебники. Мне очень нравится учебник Натальи Бонк, который уже раз 20, наверное, переиздавался, но какая скука читать тамошние тексты! А сейчас учебники настолько интересные, что работать одно удовольствие, размах тематики текстов настолько обширный, что я сама учусь каждый урок. Вспоминаю Иркутск, куда ездила на курсы повышения квалификации, какое это было счастье – самой учиться, выполнять сложнейшие задания, а не повторять одно и то же: My name is Petya Belov.

Урок, как спектакль

– Таков уровень студентов, что нужно начинать с этой фразы?

– К сожалению, да. Но я стараюсь не засиживаться долго на примитивном уровне. Чем сложнее задачи, тем интереснее ребятам учиться. Прошу студентов читать тексты без словаря и стараться уловить смысл прочитанного, это их увлекает. В советское время иностранный язык был вступительным на гуманитарные факультеты. А сегодня, как сказала коллега, мы берем всех, кто стоит на автобусной остановке. Грубо, но верно. Я смотрела по ТВ «Три угла» с Астаховым о том, почему в пединституты идут те, кто чувствует, что не сможет поступить в более престижные вузы. Все было сказано правильно: престиж профессии учителя надо поднимать, и начинать нужно с зарплаты.

– Правда, что сегодня в сельской школе некому преподавать иностранные языки?

– Конечно. Дело в том, что иняз и сегодня, как выразилась моя тетка, остается «изячным» факультетом. Учатся там городские девочки из благополучных семей, заинтересованные в том, чтобы в будущем с помощью языка красиво устроиться в жизни. Они, конечно, не поедут преподавать в село. Даже в городские школы не каждый идет. Из моих выпускников в школы пошли, к сожалению, самые слабые ребята. Кто посильнее, устраиваются переводчиками, в другую сферу уходят. Ребята, поступающие в университет из сельской школы, часто говорят: «А мы вообще только до седьмого класса английский учили, а потом автоматом тройка выставляется в аттестат, и все».

– Многие ваши выпускники успешно работают за границей?

– Выпускница лингвистического центра Ирина Обрезкова, к примеру, после окончания нашего двухгодичного факультета прошла бизнес-программу в США и осталась там работать. Все серьезные ребята, окончив этот факультет, стараются приложить знания на практике. Надо только поверить в свои силы. Бывает и так, что знания у человека есть, но применить он их не может. И конечно же, нужно общение с носителями языка, чтобы разрушить эту бетонную психологическую стену. Но сейчас студенты общаются со всем миром в Интернете, они переписываются, разговаривают по «Скайпу». Да и иностранцы часто здесь теперь бывают.

– А вы сегодня часто выезжаете за рубеж?

– Только с внуками, когда их нужно попасти. Кстати, сегодня россияне уже могут обходиться за границей без переводчиков, осваивают английский язык. Каждый год волнуюсь – будет ли народ в лингвистическом центре, наберется ли группа? Не просто набирается, приходится часть желающих просить прийти на следующий набор. Что мне нравится в современных молодых людях, с которыми я занимаюсь в центре, – они уже сегодня думают о том, как строить будущую карьеру, что для этого нужно. Если раньше приходили заниматься английским дамы с целью найти мужа-иностранца, то сейчас приходит молодежь с инженерных факультетов. Они понимают, что для карьеры нужен иностранный язык.

– Работа в лингвистическом центре ЮУрГУ приносит вам какие-то особые ощущения?

– Стыдно говорить об этом, но надо честно признать, что прежде всего там другая стоимость моего труда. Благодаря центру я могу жить на несколько уровней выше.

– Но ведь, когда изменились времена в России, можно было бросить университет и уйти в какую-нибудь коммерческую школу иностранных языков.

– Могла. Но, честно признаюсь, сработал какой-то совковый страх: а вдруг там что-то не получится? Но главное, мне, наверное, уже сложно прожить без педуниверситета, без студентов, с которыми происходит постоянный обмен знаниями, я делюсь с ними, они – со мной. Студенты не дают мне стареть. Каждый урок непредсказуем, как спектакль, – и попереживаешь, и посмеешься, и узнаешь нечто новое. И еще я всегда помню фразу, сказанную каким-то классиком: «Через своих учеников учитель прикасается к будущему».

Старая закалка

– Студенты вас любят?

– Однажды в Москве от одного высокопоставленного чиновника я услышала такую фразу: «Знание иностранного языка – не профессия». Знание – может быть. Но методика преподавания языка, способность научить другого – это профессия. И мне бывает до слез приятно, когда ребята после пары говорят: «Спасибо за урок». Это я слышу всякий раз. Разве можно после таких слов халтурить? Я домой постоянно прихожу по локоть в мелу. У нас с дочерью однажды, когда она была еще студенткой, произошел такой разговор: «Почему ты вся в мелу?» – «Я же грамматику объясняю». – «Ты еще что-то объясняешь!? Нам преподаватель говорит: «Откройте книги на такой-то странице и читайте». Нет, я и мои коллеги – люди старой закалки – на занятиях выкладываемся полностью. Я убеждена, чем больше ты отдаешь, тем больше дается и тебе.

– Ваша семья в свое время не страдала от того, что все свои силы вы отдавали работе?

– Конечно, страдала.

– Сегодня не задумываетесь, что пора уйти, чтобы заняться собой, семьей, внуками?

– Я это говорю себе каждый день. Но понимаю, что резать придется по живому.

– Сегодня, когда на прилавках появилась зарубежная литература, что читаете на английском?

– Очень нравится мемуарная литература. И еще люблю читать Агату Кристи – это такое отдохновение, такой изящный, прелестный английский. У меня почти вся Агата Кристи в оригинале. А студентам, которые едут на Запад по программе Work&Travel, даю задание – везите газеты. И просматриваю целые вороха этих газет просто ради современного языка.

– И фильмы англоязычные тоже смотрите без перевода?

– Да, беру кассеты в лингвоцентре. Но, признаюсь, и сегодня не сразу удается настроить ухо.

– Правда ли, что два не англоязычных человека лучше понимают друг друга, разговаривая на английском, чем пара, состоящая из иностранца и британца, к примеру?

– Есть даже такое методическое правило, которым я пользуюсь, – заставлять студентов работать в парах. Причем не сильный и слабый, а слабый и слабый. То есть два «иностранца». Практика показывает, что такая работа более эффективна, потому что, слабо зная язык, они вместе пытаются найти правильный ответ, и результат удивляет.

Не тянет в Лондон

– Есть вещи, мимо которых пришлось пройти в жизни, и вы об этом жалеете?

– Я бы с удовольствием получила второе высшее образование по истории. Вероятно, потому что преподаю на историческом факультете. История меня очень привлекает, особенно российская. И не удалось воплотить себя до конца в спорте. В детстве и юности я занималась гимнастикой, фехтованием, хорошо на лыжах бегала, быстрее наших парней, и призы получала. В этом плане моя младшая дочь преуспела больше – она мастер спорта по художественной гимнастике, была в сборной области, занимала призовые места. Ее Ирина Винер хотела видеть в российской сборной по гимнастике, но мне предложили путевку в «Артек», и я отправила дочь в лагерь. В результате в сборную моя дочь не попала.

– Пристрастие дочери к германистике – ваше влияние?

– Наверняка мое. Она тоже гуманитарий. После окончания школы я посоветовала ей поступать на иняз.

– Внукам даете советы, кем быть, что выбрать?

– Советую идти в класс, где будет больше иностранного языка. Считаю, каждый молодой человек должен знать иностранный язык, а лучше – два.

– А вам удалось овладеть вторым иностранным?

– У меня второй – французский. Читать могу, говорить... Практики нет. Но однажды была в Италии, мы отправились погулять по Риму и заблудились. Выяснилось, что итальянцы в большинстве своем лучше говорят на французском, чем на английском. И я таки смогла объясниться.

– Не было желания хотя бы недолго пожить за границей?

– Нет, хотя мои приятели постоянно звали меня. Я из тех людей, которые живут не головой, а сердцем. До сих пор помню, когда впервые побывала за рубежом и вернулась, хотелось землю прямо на аэродроме целовать. Так я была рада возвращению домой. Не чувствую я себя в других странах как рыба в воде, хотя знаю язык. Однажды моя ученица предложила мне после занятий, пока шли к остановке, продолжать говорить на английском. Но скоро сказала: «Нет, давайте на русском, невкусно говорить на чужом». Так вот, мне было бы невкусно постоянно говорить на языке другой страны. Я не готова уехать только ради социальных благ, не смогла бы оторваться от своей земли. И студенты у меня есть такие. Конечно, были бы средства, хотелось бы просто почаще ездить за границу, чтобы мир видеть, в языке практиковаться. Но почему-то меня никогда не тянет в Лондон...

– Вы там не были?

– Нет. Очень хочу побывать в Японии, в других восточных странах – меня контрасты привлекают. Италию люблю, Америку хочу посмотреть, там родственница моя живет. Мне кажется, мы очень близки с американцами.

Миг принципиальности

– Что-то изменилось по прошествии многих лет в вашем отношении к студентам? Может быть, вы стали более жесткой в оценке их знаний?

– Я всегда была мягким преподавателем и остаюсь таким. Не скажу, что несправедливо мягка, но лучше вместо двойки поставлю кругляшок и спрошу студента на следующем уроке. Важно, чтобы даже те, кто пришел на урок, не зная материала, знали его к концу урока. Важно научить их, а не выяснить, чего они не знают, и за это поставить двойку. Но на экзаменах я им принципиально ставлю то, что они заслуживают. Правда, однажды поставила одному умному студенту с факультета физкультуры, который учился у меня на пятерки и четверки, четверку. Что-то случилось с ним на экзамене, и он ответил чуть хуже, чем отвечал всегда. Он мне снился потом многие годы, десятилетия – видимо, так я корила себя за тот миг принципиальности. Ну, недозубрил он что-то... Сейчас понимаю, что эти темы, стихотворения, которые студентам приходится зубрить, не отражают уровня владения языком. Можно все выучить, но не смочь ответить иностранцу на его вопрос. Я все-таки стараюсь расположить студента, внушить, что знания нужны ему, а не мне.

– Наверное, иностранный, если в тебе сидит страх получить двойку, вообще невозможно выучить?

– Совершенно верно. Я прекрасно помню, что когда была студенткой, не боялась отвечать, у меня был даже какой-то кураж. Понятно, что когда мы пытались говорить на своем корявом английском, это резало уши наших преподавателей. И мы слышали: «Лучше сказать так!» И говорилась более красивая, интересная фраза. Но я могла ответить преподавателю: «Я не хочу говорить, как вы, я хочу говорить, как я». И сегодня придерживаюсь той же тактики в работе со студентами. Я могу поставить пятерку, если студент интересно и адекватно выразил свою мысль, но при этом сделал какую-то ошибку. Человек не должен бояться говорить. Конечно, лучше хорошим языком. Но если он будет говорить, его язык в конце концов станет хорошим.